В январе 2020 года возглавившего правительство РФ Михаила Мишустина сменил в руководстве Федеральной налоговой службы (ФНС) Даниил Егоров, его заместитель. В первом интервью новый глава ФНС рассказал о результатах первых месяцев работы — в том числе о проекте перехода российской деловой среды к 2024 году на электронный документооборот.

— В течение долгого времени ФНС была для правительства генератором технологий цифровизации и полигоном инноваций. В какой степени для вас как для нового руководителя ФНС это позиционирование сохраняется как цель, ведь у этого есть и свои издержки?

— Это не самый простой вопрос: не все в работе ФНС определяется тем, что мы хотели бы. Мы должны соизмеряться с тем, что происходит вокруг нас. Наша собственная история с участием ФНС в поддержке бизнеса весной-летом 2020 года для меня яркий пример: если в службе или госорганизации есть технологии, есть компетенции, есть инфраструктура, то они должны использоваться эффективно и будут использоваться вне зависимости от того, что мы сами думаем о своей стратегии. Так как компетенции были у нас, мы участвовали в большинстве мер поддержки: субсидии, льготные кредиты, помощь семьям с детьми.

Мы должны понимать, что информация, которая содержится в ФНС,— это активы. Они могут быть использованы не только в налоговых целях, и здесь, с одной стороны, очень важна защита информации, а с другой — нужно понимание, что мы можем серьезно помогать экономике, и не только госорганам, и не только субсидиями. Например, мы можем системно поставлять обезличенные данные в рынок, чтобы они давали добавленную стоимость. И отсюда, собственно, появляется новая функция ФНС, о которой раньше речи не было,— функция поставщика данных. Я могу ее отрицать, подтверждать — это неважно: она абсолютно точно будет, вопрос — насколько качественно мы сможем найти решение для такой функции.

— Летом 2020 года ФНС впервые выступала для бизнеса не органом, изымающим налоги, а площадкой прямой господдержки. Вы, очевидно, получали обратную связь — то, что теперь ФНС не только собирает деньги, но и иногда отдает, было воспринято как данность? Изменит ли это восприятие службы в глазах клиентов?

— На самом деле и для нас это была неожиданная формула, понятно, что для бизнеса тем более. Ситуация, в которой мы оказались,— шоковая, и в ней использовались те инструменты, которые были под рукой. Понятно, что ФНС как инструмент, имеющий систему защищенных коммуникаций с плательщиками, которая понимает и может собирать надежные и точные данные о состоянии экономики, в частности в ритейле, сложно было не использовать, но мы к этому совершенно точно не готовились. Это было явно видно из того, что все технологии адресной помощи без посещения налоговой мы делали, что называется, не по учебнику. Ведь это надо было делать очень быстро, время буквально исчислялось неделями на внедрение новых систем в масштабах всей страны — и его на тестирование вообще не было. Естественно, мы ждали обратной связи — ошибки в ситуации весны-лета нужно было править на ходу.

У нас прекрасно развиты системы обратной связи: мы прекрасно считывали то, что многие налогоплательщики просто с недоверием относились к тому, что делает ФНС. Предполагали, что мы не будем отдавать деньги, что мы введем какие-то сложные процедуры, лишь бы они не получили отсрочек или возврата налогов. Но у нас есть данные, на все эти подозрения я мог отвечать только данными. ФНС была создана система прослеживаемости помощи, где налогоплательщики—получатели грантов могли отслеживать, как движутся их субсидии. Все было абсолютно открыто, были продемонстрированы условия, всем было видно и понятно, почему та или иная компания соответствует или не соответствует критериям поддержки. Данные о том, сколько субсидий мы выдали и какому количеству компаний, были публичны. Не много, не мало, но каждый месяц, если мы говорим о субсидиях на поддержание занятости, их получали больше 1 млн компаний в месяц, где работает более 3,7 млн человек.

У нас нет выбора. Чем более прозрачна эта работа, чем она более логична для реципиентов, тем больше она будет снижать предположения о том, что мы кому-то что-то недодаем. ФНС — неочевидный институт для предоставления помощи бизнесу? Ну тогда назовите более очевидный.

— Одной из главных проблем в этой помощи были проблемы с кодами ОКВЭД и видами заявленной деятельности компаний. Предполагаете ли вы, что по итогам этой кампании правительству придется заняться полуавтоматическим назначением ОКВЭД по фактам хозяйственной деятельности?

— Для меня это один из самых сложных вопросов по итогам событий этого года. Задача сложнее, чем кажется. Мы изучили международный опыт: есть очень небольшое количество стран, которые корректируют виды деятельности компаний в рамках систем обратной связи. И на то есть причины. Наше более точное определение вида деятельности — это истребование большего количества документов от компании. Хуже того, это новый учет для компаний, потому что в компании 30% деятельности может быть одного рода по ОКВЭД, 30% — другого и так далее. Раздельный учет по видам деятельности для того, чтобы прийти в адекватное для учета состояние,— это дорого. Между учетом и административной нагрузкой надо найти баланс, чтобы, с одной стороны, не перегрузить компанию, а с другой — чтобы не было возможности арбитража. У нас на столе сейчас есть первое решение в этой сфере — данные по контрольно-кассовой технике. Но это решение только для сегмента, работающего в ритейле. Внедрение в проект схем искусственного интеллекта позволит проводить глубокую аналитику на основе наименований реализуемых товаров и определять реальный вид деятельности налогоплательщика. По остальным продолжаем искать решение.

— Системная активность ФНС в последние годы породила новые страхи и предубеждения — и там, где рядовые граждане обсуждают «цифровой тоталитаризм» разной степени убедительности, в компаниях все чаще спрашивают, действительно ли правительство в целом и ФНС в частности намерены реализовывать лозунг «абсолютной прозрачности» экономики без значимого теневого сектора. Как вы относитесь к этому лозунгу, идеалу, возможной цели? Какова его правильная формулировка для налоговой службы?

— Мне этот лозунг, честно говоря, не очень интересен — у нас другие максимы. Как мы себе сегодня представляем учет? Работает компания, у нее проходят операции, она оформляет первичные документы на эти операции, эти первичные документы агрегирует и из них создает регистры. Далее из аналитических регистров она создает регистры синтетические, потом на их базе — декларации, потом декларации отправляются в налоговые органы. ФНС их проверяет — как? По сути, мы разматываем всю эту цепочку, добираясь до первичных данных,— это единственный разумный способ проверки. Но тем самым мы создаем процессы, которые загружают и налоговый орган, и самого налогоплательщика. Собственно, все наши действия направлены на то, чтобы оказаться рядом с первичными данными как можно раньше. Наша цель — не в том, чтобы все было прозрачно, а в том, чтобы убрать издержки прохождения информации от точки А до точки Б и, по сути, переложить на себя все непроизводственные издержки налогоплательщика.

Эти издержки мы, кстати, последовательно сокращаем все время своего существования: с 1990-х число выездных проверок уменьшилось в 130 раз, в среднем в 2010 году проверялись девять налогоплательщиков из 1 тыс., а по итогам 2019 года — один налогоплательщик из тысячи. По итогам 2019-го проверки малого бизнеса затронули одного налогоплательщика на 5 тыс.

Но наша задача — сделать так, чтобы эти цифры были практически нулевыми, как и вообще издержки на участие в налоговом перераспределении, поскольку это не какие-то доходы государства, государство — организатор перераспределения. Для этого нам нужны такие данные, которые не надо обрабатывать вручную, иначе это абсолютно нереалистично. Только тогда, когда мы говорим о том, что мы забираем на себя ведение налогового учета и расчет налогов,— вот тогда мы оказываемся в той ипостаси, которая становится нам интересна. Потому что в этом случае мы оказываемся в состоянии, которое определяет нашу цель как незаметное налоговое администрирование. Мы берем ту функцию, которую мы умеем реализовывать лучше всего: мы умеем считать налоги. А они освобождают налогоплательщика как от издержек, так и от ошибок и сложных конфликтных коммуникаций с нами. Если налогоплательщик не ведет учет, если учет — за нами, то, естественно, контроль над процедурами в этой части оказывается реализовывать не надо и наказывать некого.

Нам нужно это, а не идеальная прозрачность.

— То есть, по сути, вы хотите по максимуму видеть в экономике людей, товары, блага и переходы прав собственности, а то, что принято называть «бизнесом» и его устройством, ФНС в идеале интересует только с точки зрения установленного и равного налогового перераспределения?

— Если взять за основу то, как мы видим налоги сегодня, то мы оказываемся в ситуации, что мы сегодня пытаемся под налоги подстроить те технологии, что существуют. Но если представить, что налоги все-таки собираются для того, чтобы перераспределять общественные блага, то в этом случае вопрос, насколько идентична база тому, что есть сейчас,— вторичен. Более важным становится другое — есть ли какая-то информация, которая позволит собирать идентичные налоги с меньшими затратами и без дополнительных эффектов для экономики.

И если мы находим способ бесшовно получать эти данные с точки зрения учета, тогда мы приобретаем ценность: мы извлекаем те доходы, которые необходимы государству для перераспределения. Прозрачно или непрозрачно все остальное — это не наша функция.

Повторюсь, нам совсем не нужны «все данные», нам нужны только те данные, которые позволяют собирать налоги. Если данных будет очень много (а поскольку у нас богатый опыт работы с данными), очень много данных ничуть не лучше, чем мало — мы предпочтем те, которые более операбельны. Из просто данных ради данных и прозрачности ради прозрачности ценности не рождается.

— В документах ФНС в последнее время служба часто говорит о себе как о «платформе поставки данных» в качестве цели. Сейчас это данные ритейла из сети ККТ, регистры населения на базе ЗАГСов, базы данных по имущественным налогам. Что еще может быть частью платформы и что вы подразумеваете под «платформой»?

— На самом деле система управления рисками, она же необязательно может существовать только в состоянии контрольной функции. Риски возникают везде, точнее, могут возникнуть везде. Из нашего осознания этих новых рисков все и берется.

Например, в период эпидемических ограничений мы вынуждены были поставлять в огромном объеме данные. Их запрашивали все: правительство, министерства, региональные власти, системно и несистемно,— мы вынуждены были каждый день готовить все новые данные, это отнимало огромное количество работы у центрального аппарата, не говоря уже об аналитических подразделениях. Это 26 тыс. показателей из 70 отчетов, более 80 наборов открытых данных.

Это и был наш новый риск, который нужно было обслуживать. И в то же время это новое знание, из которого можно создать продукт: мы адаптируемся к реальности. Итог — нам нужна система, которая позволит системно предлагать те данные, которые нужны потребителям. Для всего этого мы нашли решение в виде платформы, где наши потребители информации будут иметь личные кабинеты (это для нас проверенные технологии), в которых потребители смогут как в магазине выбирать себе подписку на данные и режим их получения. При этом хочу обратить внимание: это теперь касается не только госорганов.

Затем выбирается технология. Например, в случае с банковскими субсидиями мы выбрали для реализации блокчейн-платформу. В ней нужно было объединить в одном инфопространстве банки, Минэкономики, ВЭБ.РФ, Счетную палату и данные ФНС. В итоге к платформе подключено 40 кредитных организаций, заведено более 600 тыс. заявлений на 500 млрд руб.

Почему именно блокчейн? Банки не могут быть уверены, что к ним приходит клиент, еще не получавший льготных кредитов, у банков нет прямого доступа к информации о численности сотрудников компании, о видах деятельности, попадает или не попадает компания в пострадавшую отрасль, что у нее с показателями выручки. Система распределенного реестра хороша в данном случае не только тем, что данные нельзя без следов изменить, а еще и в том, что большинство этих данных нестабильно во времени, а в случае блокчейн-платформы данные обновляются, по существу, везде и одновременно — технически это два преимущества в одном решении.

А далее мы вошли в диалог и находимся в нем — с Минфином, с правительством, с банками — о том, как использовать эту систему в постоянном режиме, для чего она может быть нужна еще, какие данные мы могли бы из нее поставлять и кому. Например, рассматривается модель, в которой мы сможем снижать неопределенности в отношении клиентов для кредитных организаций, а это значит — снижать риски. Снижение рисков — это, соответственно, снижение ставок.

Собственно, это и есть схематичное описание того, что подразумевается под «платформой для поставки данных» в ее развитии.

— Проект с субсидиями, кажется, первый публичный проект на блокчейне в органах госвласти, по крайней мере в масштабах страны.

— Знаете, за сколько мы его сделали? Две недели. Если бы меня спросили до этого, то я бы сказал — полгода или даже близко к году.

— Блокчейн при этом за последние годы совсем не сопровождается тем огромным энтузиазмом, что, например, два года назад. Будет ли, по вашему опыту, «второе пришествие» этой технологии, которая сейчас снова выглядит нишевой? Ведь все ее преимущества никуда не делись.

— Мы социальные существа, мы подвержены влиянию времени, моды. Был модный термин, использовался по максимуму там, где это надо и не надо. Мы при этом прагматичны и на каждый инструмент смотрим с точки зрения его применения в каждой отдельной ситуации. Где-то блокчейн совершенно не нужен. В нашей ситуации он для нас был оптимален, и мы его использовали — не более того.

— Одно из самых значимых событий 2020 года — всеобщее принятие бизнесом всех масштабов технологий электронного документооборота, поддержанное вынужденно локдаунами и транспортными ограничениями. Как вы на это реагируете и чего вы от этого ждете?

— Да не столько ждем, сколько делаем. Мы на самом деле очень часто концентрируемся на каких-то точках в истории, на которых, если повнимательнее посмотреть, может, и не стоило бы концентрировать внимание. Вот пример. Мы всегда очень серьезно инвестировали силы в то, чтобы создать электронный документооборот в b2g-секторе — обмен документами между налогоплательщиками и ФНС. Но если смотреть шире, то налоговое администрирование начинается на стороне налогоплательщиков — и не в момент, когда данные готовятся для налоговой, а гораздо раньше: когда совершаются сделки, когда идет обмен документами между контрагентами. Тогда мы решили: а что если мы в состоянии создать такую систему (в широком смысле систему как культуру делового оборота), которая позволит всем компаниям страны обмениваться документами электронно? ФНС к этой истории подходила достаточно долго: мы создавали электронные форматы из счетов-фактур и актов приема-передачи, единого передаточного документа. Впрочем, это все было достаточно фрагментарно.

В начале 2020 года, еще до эпидемии, мы запустили исследование, задачей которого было представить, как мы можем реализовать проект для внедрения 100% электронного документооборота в сегменте b2b в России в целом и, собственно, какую ценность это может дать и кому. Мы полагаем, что наш проект сэкономит для бизнеса около 3,5 трлн руб. Да, порядок цифр верный, это триллионы.

Сегодня (идеальных цифр нет, но давайте примерно) у нас максимум 10% документов в стране ходят в электронном виде. Это 16 млрд документов в год, это 5 млн человеко-часов трудозатрат. При этом даже то, что вроде бы хранится в электронных архивах,— это очень часто PDF-файлы сканов с бумажных документов, просто фотография. Почти бесполезная вещь, мы это специально уточняли в проектах налогового мониторинга. После этого мы предложили правительству проект, который правительство поддержало, по внедрению в стране 100% электронного документооборота. Очень важно, что такой проект может работать только в рамках коллаборации — нужно убрать бинарность отношений между государством и налогоплательщиком. На деле мы все участники одного процесса. Соответственно, сейчас проект реализуется в 11 совместных с налогоплательщиками подгруппах по разным направлениям электронного документооборота, начиная с электронной подписи и заканчивая правовым полем. Сейчас мы выявили блоки в существующем порядке вещей, которые нужно преодолеть, чтобы бизнес в итоге реально мог извлекать выгоду из цифровизации оборота.

— В какой стадии сейчас этот проект?

— В довольно продвинутой, хотя формально — на начальной. Скоро у нас на сайте ФНС появится «калькулятор» по внедрению электронного документооборота — он позволит руководству компании просчитать, что даст внедрение цифрового документооборота и за какое время такой проект окупится.

Во времени планы выглядят так. Нормативный этап завершится в четвертом квартале 2021 года — к этому моменту должны быть подготовлены и по возможности приняты недостающие базовые НПА в сфере электронного документооборота. Затем — инфраструктурный этап до второго квартала 2022 года: аккредитация операторов, выполнены доработки по новым форматам. Параллельно до третьего квартала 2022 года мы будем проводить работы по стимулированию передачи всех счетов-фактур в стране в электронной форме. До конца 2023-го мы планируем обеспечить возможность обмена между бизнесом всеми документами, закрывающими сделку. К осени 2024 года мы планируем реализовать возможность электронного документооборота наших компаний с представителями бизнеса, находящимися в иностранных юрисдикциях.

При этом мы сами до конца полностью не можем знать, что за этим всем может последовать как дальнейший результат.

Со стороны налоговой мы понимаем несколько вещей. Например, такая система может позволить вообще убрать необходимость прямой коммуникации ФНС с налогоплательщиком: при правильном построении системы мы и так будем иметь доступ к данным, которые нужны для расчета налогов. Мы можем гарантировать то, что собираем справедливые и стабильные для учета налоги, которые сами и считаем без участия налогоплательщика,— и это ситуация, которую они сами будут считать нормой.

— Понятно, что к 2023 году вас обязаны возненавидеть все посредственные руководители в РФ: проблемы управления отлично сейчас прячутся в неэффективности системы, вы это уничтожаете, и обиженные пополнят армию тех, кто говорит о наступающем «цифровом тоталитаризме», хотя на деле речь пока что идет только о цифровом реестре населения РФ и о возможности договора в электронной форме, без бумаги.

— Я глубоко убежден, что эффективность побеждает. И компании, и госорганы, которые будут адаптироваться к новым реалиям раньше, будут иметь больше шансов на выживание. Отсюда и большой вопрос — и его все чаще будут задавать: что такое компания как структура? Соединение людей в виде организационной структуры для производства товаров и услуг, я уверен, подвергнется очень серьезной реформации. В новой реальности не нужна будет бухгалтерия, иначе будет устроено управление кадрами, а может быть, даже и руководство компанией. Клиент и исполнитель услуги будут действовать в другой реальности — функция компании, я уверен, будет во многих областях серьезно изменена.

Что касается единого регистра населения. Не реагировать на мнение людей было бы странно, а недооценивать риски — уже не странно, а глупо. Чем более серьезный инструмент внедряется, тем более серьезна у него обратная сторона. Не бывает серьезных инструментов, которыми нельзя причинить серьезный вред. Та же система управления рисками здесь работает. Нам нужно иметь четкое представление о том, как будут сохраняться и защищаться данные. Но, когда мы говорим о таких реестрах, мы должны понимать: их задачей не является накопление информации. Основная функция такого реестра — в каждой точке принятия решений государством, например оказание услуг гражданам, всегда иметь доступ к актуальной информации о людях, которыми эта услуга востребована. Нужно избегать ошибок и необходимо максимально автоматизировать сбор информации: люди не должны каждый раз доказывать, кто они и по какому праву обращаются за помощью. Для госуслуг регистр выполняет роль фильтра.

С другой стороны, безусловно, мы здесь как инженеры, мы создаем машину, способную выполнять задачи тех, кто ею будет управлять. Когда мы говорим о социальном блоке, мы обсуждаем, как надо «уложить» данные, чтобы правительство могло максимально эффективно их использовать. Но решение о том, как будет использоваться машина, будем принимать не мы.

— Тем не менее ФНС для многих граждан — это госструктура, которой нужно отчитываться, в том числе физлицам.

— На нашем уровне мы работаем с имущественными налогами и НДФЛ. Да, мы знаем, что есть проблемы. Форма 3-НДФЛ, в частности, считается в глазах заявителей трудной, граждан не устраивает и длительность возврата налогов: три месяца на проверку и месяц на возврат налога. Работаем с этим: с 15 марта 2021 года ФНС начнет принимать заявления на вычеты в упрощенном порядке — в личных кабинетах клиентов будут ждать предзаполненные формы, их нужно будет проверить и подписать. Срок получения вычета за счет информационного взаимодействия и предварительной проверки налоговым органом права налогоплательщика на вычет сократится более чем в два раза — до полутора месяцев вместо четырех. В целом наша задача — погрузить в эту систему максимум дополнительных доходов граждан и освободить граждан от обязанности самим их декларировать. В перспективе это будут выигрыши в казино, проценты по вкладам, доходы более 5 млн руб. за налоговый период.

— Как сейчас выглядит система вычетов в цифрах?

— В целом самые крупные вычеты по НДФЛ сейчас — имущественные: вычетом на покупку жилья ежегодно пользуются около 3,8 млн человек, вычетом по процентам по ипотечным договорам еще 1 млн человек, общая сумма расходов составляет примерно 1,87 трлн руб., в результате чего налогоплательщики возвращают около 230 млрд руб.

Социальные вычеты меньше — это 2,3 млн заявителей, 114 млрд руб., уменьшающих налоговую базу расходов (преимущественно на лечение и обучение), 15 млрд руб. возвращаемого НДФЛ в год. Пока невелики инвестиционные вычеты — 80 тыс. налогоплательщиков возвращают 3,3 млрд руб. налога в год. Конечно, все эти цифры будут значительно расти.

— Дело не только в цифрах. Опыт лета 2020 года в части господдержки из-за пандемии был несколько смазанным: выплаты физлицам практически впервые в масштабах всей страны оказывались де-факто без совершенно стандартного для российской культуры «обивания порогов». То, что вы предлагаете системно,— это совершенно другая модель: предоставьте данные и получите точный ответ на вопрос, что вам полагается, ритуал прошения у государства вы этим разрушаете. Он неважен?

— Клиентоцентричность — это не только термин ритейлеров, он полностью и к нашим задачам подходит. Именно за счет эффективного использования данных мы более здраво будем подходить к тому, где, когда, как и какой инструмент соцподдержки включать. Опыт уже получен этим летом: представьте себе, что выплаты семьям с детьми 2020 года нужно было бы сделать в 2019-м? Мы бы не смогли сделать это так, как это было сделано. Система сработала автоматически, быстро, не требуя похода по инстанциям. Это было воспринято как данность — к такому быстро привыкаешь.

— Одно из важных начинаний ФНС последних лет в том же русле — налоговый мониторинг. Прежняя позиция ФНС заключалась в том, что эта среда доверия для очень крупных компаний. Каковы ваши планы на будущее? Этот институт будет расширяться или стандартным режимом останется стандартное взаимодействие ФНС и бизнеса, а некрупная компания на режиме «автоматического исчисления налогов» перейти в ближайшие годы все равно не сможет?

— Сказать, что есть четкий ответ, наверное, было бы скоропалительно. Этот режим был и сейчас является заточенным под крупные компании — он требует адресного подхода и выстраивания коммуникаций. Можно ли этот режим перевести в режим для небольших компаний — когда мы дойдем до полного электронного документооборота, о котором я говорил, и будем сами рассчитывать налоги, места для налогового мониторинга в таком режиме налогообложения нет. Что мониторить, если ФНС и так сама все агрегирует? Если модель будет другой, то этот режим придется модифицировать и искать такую систему, которая сделает этот продукт более массовым.

Пока наши планы таковы. Сейчас в системе налогового мониторинга 95 крупнейших компаний, в 2021 году будет более 200 — это примерно 43% всех налоговых поступлений страны. Критериям будут при этом соответствовать 3800 компаний. Нами разработан проект снижения критериев перехода на налоговый мониторинг: порог уплаты налогов снизится с 300 млн до 100 млн руб., пороги доходов и активов в год — с 3 млрд до 1 млрд руб.

— Система управления рисками ФНС для компаний имеет свои издержки: многие говорят, что «светофор рисков» ФНС, исходно порожденный АСК НДС, заставляет компании выбирать между абсолютной лояльностью и тенью. Насколько сложным и многомерным в будущем может быть такой «светофор»?

— Знаете, мы уже так далеко ушли от системы «светофоров» за это время! Может быть, снаружи пока виден только «светофор», но внутри все на порядок сложнее. Мы постоянно обновляем данные о рисках, о том, какие сущности вообще бывают в деловых операциях, какие модели у бизнеса, какие схемы ухода от налогов могут быть применены на рынке — по сути, это депозитарий информации о рисках. Он пополняется данными из самых разных точек, в частности о том, что вообще может происходить на рынке, мы знаем в том числе и из системы налогового мониторинга. И все эти сведения о рисках применяются к отдельно взятой компании-налогоплательщику — и сейчас уже на стадии до совершения операции, а не после.

Конечно, мы оказываемся совсем в другом состоянии, и это меняет настроения налогоплательщика. Посмотрите, что произошло с НДС. Мы уже получили, с моей точки зрения, новую культуру уплаты налога, у нас самый низкий налоговый разрыв по НДС за всю историю наблюдений — 0,43%. Уход от НДС перестал быть обыденным поведением — это для людей с очень серьезным аппетитом к риску. Но дело даже не в этом. В 2019 году ФНС снизила срок камеральной проверки по НДС до двух месяцев, в него попадают больше 90% налогоплательщиков, сдающих декларации по возмещению. Сегодня мы уже вошли в эксперимент, в котором мы снижаем срок проверки до месяца. Люди получают оборотные средства гораздо раньше, а для нас это оптимизация наших процессов. Зачем тратить время на проверки там, где мы уже понимаем, что риск стремится к нулю? Зачем держать деньги налогоплательщика заблокированными, когда эти деньги могут быть обратно возвращены в экономику? Система контроля рисков влияет на поведение двух сторон.

— Активность ФНС в содействии системы прослеживаемости товарных потоков и маркировки заставляет все чаще возвращаться к главному вопросу: информация имеет свою цену, и рано или поздно правительству придется определяться с тем, на что могут претендовать компании в отношении данных ФНС — на их бесплатное получение, на покупку или же данные останутся закрытыми,— но никто не будет мешать строить параллельные системы. Понятно, что общего ответа нет. Но от чего будет зависеть конечное решение, кто его будет принимать и с какой аргументацией?

— Чтобы понять именно нашу стратегию в этой сфере, достаточно обратиться к тем ресурсам, которые мы создаем. Тот объем данных, которые мы делаем публичными,— думаю, что мало где еще можно найти такого поставщика данных, причем не только для государственных органов. Как только мы получили данные о бухгалтерской отчетности компаний, мы тут же разработали ресурс, который теперь делает доступными данные бухгалтерской отчетности для любого лица у нас на сайте. Мы прекрасно осознаем, что данные — это актив и странно было бы с нашей стороны лишать страну такого конкурентного преимущества, как открытость и доступность данных, которые повышают конкурентоспособность экономики в целом. Вторая сторона медали — когда принимается решение о данных, всегда надо понимать, какие у этого издержки, с какими последствиями столкнется экономика или каждый отдельный налогоплательщик, будь такие данные выложены в открытый доступ. Нам говорили: выкладывайте данные о рисковых налогоплательщиках, о планах выездных налоговых проверок. Но риск — это всегда неопределенность, а не предопределенность, риск — это всегда неточность. Да и представьте себе любой стартап! Понятно, что они находятся в состоянии максимальной неопределенности во всем. Мы, естественно, присматриваемся к новым компаниям, к их поведению, но если все это выложить на публику, то никаких новых компаний просто не будет. И это общий принцип: все, что увеличивает конкурентоспособность, может быть публично доступно, это общее благо.

Что касается нашей аналитики, ФНС готова делиться этими знаниями. Для этого мы открываем модернизированный аналитический портал на сайте, где мы будем говорить о том, что влияет на налоговые поступления, рассказывать о KPI налогового администрирования, о том, какое место мы занимаем в мире и что происходит с налогами там.

— ФНС в последние годы была важной частью мирового сообщества налоговых органов. Что происходит в среде налогового форума ОЭСР и какие изменения в его стратегию внес коронавирусный экономический кризис в мире?

— Ничего неожиданного не происходит. Налоговый форум ОЭСР отмечает растущее негативное восприятие налоговой системы как несправедливой за последние четыре года — пика оно достигло в кризис, вызванный COVID-19, и это называется в качестве главных рисков будущего администрирования. Меняются ожидания и запросы к власти: от правительств все чаще ждут действий как единого целого (whole-of-government), а не отдельных госструктур. Классическая модель налогового контроля — пост-контроля и востребования документов — считается устаревающей, и только электронные сервисы проблемы налогоплательщиков не решают. Дискуссия о «больших данных» и их открытости идет везде, как и дискуссии о государстве как о «Большом брате».

В целом то, что в этой сфере обсуждаем мы, обсуждается во всем мире — тут мы стараемся скорее демонстрировать свои ответы, надеюсь, они будут убедительны, как это было и раньше. В декабре этого года на пленарном заседании форума ОЭСР мы будем представлять наше видение дальнейшей совместной работы в области цифровой трансформации налогового администрирования — предлагаю следить за этим.

— Российская экономика во многом отличается от других стран ОЭСР большой долей государства и госбизнеса в экономике. Как это обстоятельство влияет на планы ФНС и на их реализуемость? В целом для вас госкомпании отличаются как клиенты от частных компаний? Существует ли для ФНС «проблема госкомпаний» в каком-либо смысле?

— Для нас госкомпания — это профиль налогов на компанию, и риски мы определяем через налоговый профиль. В госкомпании проверять вывод дивидендов в офшоры нет необходимости: собственник — понятно кто, офшоров там нет. С другой стороны, есть риски другого рода: в госкомпаниях есть сомнительные с точки зрения ФНС операции. Но для нас госкомпания — этот просто профиль рисков, с частной компанией с тем же профилем рисков мы работаем в рамках налогообложения совершенно так же.

— В ноябре ФНС отмечает 30-летие. Люди, которые приходили в налоговые органы три десятка лет назад, видели принципиально другого работодателя, чем сейчас. Тем, кто сейчас смотрит на налоговую службу как на потенциального работодателя,— какой она им представляется сейчас, что они должны видеть в нынешней ФНС и что они должны понимать для себя о том, куда они идут работать?

— Одна из наших постоянных тем общения при выработке стратегий — формирование института доверия в экономике. Но невозможно формировать институт доверия к ФНС, если нет системы доверия внутри самой организации. Внутренние коммуникации сложно переоценить: если ты хочешь коллективности, нужно действовать в рамках одной культуры. Здесь, конечно, для ФНС важна «роль личности в истории», мы всегда были нацелены на эффективность, мы давно инвестировали в сервисность и автоматизацию, насколько эта стратегия себя оправдала — все видят. Но одновременно все это невозможно было сделать без профессионалов, которые все это делали руками. Сейчас нередко говорят, что в этом мире выживать позволяют не столько знания, сколько механизмы адаптации, но это ровно так же относится и к организации в целом.

Только со стороны кажется, что адаптивность организации определяется технологиями. Технологии без среды, без людей, которые говорят на одном языке, имеют одну, если хотите, среду обитания,— бессмысленны. Поэтому я просто по факту того, что сделано за последние 30 лет, могу лишь подтвердить: сотрудники налоговой службы очень конкурентоспособные и высокопрофессиональные люди. Объемы знаний, которыми они владеют, невероятны: знать все главы Налогового кодекса, знать досконально учет. Что такое наши IT-специалисты, юристы, специалисты системы регистрации, системы страховых взносов. Посмотрите на то сооружение, которое держится на плечах этих людей,— и вы поймете, что это за люди и как следует к ним относиться.